**1960-е. Анна.** Она узнала об измене, перебирая вещи в кармане его пиджака перед стиркой. Нашла чек из ресторана, билеты в кино на два места и смятую записку с незнакомым почерком: "Жду в пятницу". Мир в её уютной кухне, пахнущей пирогом и воском для мебели, вдруг замер. Измена была тихой, как пыль на солнце, оседающая на идеально выглаженных скатертях. Сказать нельзя, признаться — страшно. Она просто стала варить кофе чуть крепче и дольше смотрела в окно, за которым жизнь шла своим чередом.
**1980-е. Ирина.** Свет софитов, шелест шёлка, звон хрусталя на приёмах — её стихия. Сплетню о муже и молодой балерине ей шепнули "по-дружески" за бокалом шампанского. Измена в её кругу была не трагедией, а дурным тоном, позорным пятном на репутации. Она не плакала. Она надела самое кричащее платье, устроила самую шумную вечеринку сезона и представила ту самую балерину как "многообещающий талант, которому её муж так *бескорыстно* помогает". Её улыбка была холоднее льда в коктейльном бокале. Война велась намёками, а оружием был безупречный вид.
**2010-е. Марина.** Подозрения пришли вместе с уведомлением на его планшете, синхронизированном с домашним облаком. История переписки в мессенджере, геолокация, подозрительные транзакции — всё сложилось в цифровое досье за один вечер, пока он спал. Измена была не эмоцией, а набором данных, уликой. Она не кричала. Отправила себе все файлы, назначила встречу с адвокатом (сама себе), а потом разбудила его вопросом, обезличенным и чётким, как параграф договора: "Обсуждаем условия развода до суда или в процессе?" Сердце билось где-то глубоко, но голос был ровным. Её боль измерялась в пунктах брачного контракта и процентах от совместного бизнеса.
